«Самое мерзкое и страшное в Америке — женщины-надзиратели». Интервью Аллы Бут, вторая часть
Алла Бут рассказала, как надзирательницы-афроамериканки издевались над ней в США
:focal(0.5:0.67):format(webp)/YXJ0aWNsZXMvaW1hZ2UvMjAyMi8xMi9hbGxhLWJ1dDIuanBn.webp?w=1920)
Алла Бут — супруга Виктора Бута, который провел более 12 лет в заключении в США и вернулся в Россию 8 декабря после обмена, — рассказала «360», как они с мужем адаптируются к новой жизни. О том, почему Бута прозвали «гуру», как трансформируются чувства и что хуже всего в американских тюрьмах, читайте во второй части эксклюзивного интервью ведущей Аксинье Гурьяновой.
Первая часть интервью Аллы Бут.
— Я искренне рада, что Виктор жив, что он здесь, с тобой.
— Да, он сейчас адаптируется. Это тоже непросто. Например, когда мы приехали домой, Виктор сказал: «Пожалуйста, положи мне плед или одеяло на пол, я буду так спать. Я 14 с половиной лет проспал на бетоне, не могу на кровати спать вообще». В общем, мы пока адаптируемся. В том числе наши ощущения, эмоциональные состояния. Я ведь целую вечность его не видела, даже к нему не прикасалась. У нас будто новая история сейчас началась.
Мы до сих пор с Виктором не понимаем, что он уже дома. Он достаточно громко говорит, его всегда слышно, но если я его не вижу и не слышу полчаса или час, у меня начинается истерика. Мне кажется, что это опять какое-то кино.
Пока он был в тюрьме, я так боялась, что с ним там что-то сделают, что-то сотворят и я его вообще потеряю. В пандемию у меня ушел брат, потом ушел отец, два месяца назад — мама. У меня была любимая собака, этот пес был со мной 11 лет. Его тоже не стало месяц назад. И я поняла, что или сейчас что-то хорошее произойдет, или я сойду с ума.
И вернулся Виктор.
:format(webp)/YXJ0aWNsZXMvaW1hZ2UvMjAyMi8xMi9yaWEtODMzNTQ5MmxyX3F4NHhVTGYuanBn.webp?w=1920)
— Как ты представляешь вас через год?
— Вообще не представляю. Я привыкла не думать о том, что будет завтра или послезавтра. Это самое правильное. Жить надо сегодня.
— Ты увлекалась поэзией, писала стихи, Виктор — тоже. Может, прочитаешь стихотворение?
— Нет. У меня сейчас настолько внутри… вакуум. Меня сначала трясло от новости, что Виктор выходит. Потом, видимо, от того, что столько пережито, вдруг воцарилась внутри такая вот звенящая тишина. Как в лесу. В этой тишине можно плавать.
— Что для тебя любовь до этой трагедии и что для тебя любовь сейчас?
— Не думаю, что есть какая-то разница. Но, может быть, за эти годы она стала более глубокой и осознанной, ведь это уже другой уровень: помимо того, что Виктор — мой любимый человек, он еще друг.
— То есть любовь тогда и сейчас — одна?
— Да, может, только мы были больше романтиками, но в любом случае чувства никуда не ушли. Они, может, трансформировались, потому что если это настоящее, оно может только видоизменяться и стать глубже, но не уйти. А если оно ненастоящее — оно уходит, да.
:format(webp)/YXJ0aWNsZXMvaW1hZ2UvMjAyMi8xMi9yaWEtODMzNzY4NmxyX05vVzluQkcuanBn.webp?w=1920)
— Сейчас наверняка вы разговариваете, и ты, и он опять через себя все пропускаете. Может, Виктор более откровенно рассказывает о тяготах тюремной жизни? Или он жалеет тебя?
— На самом деле, мы на эту тему никогда не говорили, достаточно было такого «визуального» общения, чтобы все понимать. И психологического чутья внутреннего. Мы всегда боялись ему причинить боль, а он — нам. Я не говорила, если болею, о каких-то своих проблемах. И у него такой же был подход — не жаловаться.
За 14 с половиной лет он пожаловался на здоровье всего три раза. Первый раз, когда в Таиланде заболел гнойным конъюнктивитом. Это был ужас, там глаз просто не было. Потом — в Америке, когда был ковид, его довели до того, что он сознание потерял… Я ему тогда говорила, мол, а чего ты раньше не сказал? Он отвечал: «Я не хотел тебя беспокоить». Вот тогда я подняла на уши здесь всех — МИД, посольство, потому что поняла, что иначе он там умрет.
Для меня самое страшное было, когда я теряла с ним связь. У нас ведь было всего два звонка в неделю по 14 минут. Даже по 12, скажем так. Но у него всегда настрой был позитивный, он не только не грузил нас своим проблемами, наоборот, подбадривал.
Рассказывал, например, так: «Сегодня солнце, занимался йогой, потом учил один из языков, затем у меня были занятия русским языком с заключенными, с теми, кто захотел учиться, после я читал, потом была медитация. И ты знаешь, мне не хватило времени сегодня — надо было еще поспать немножко».
— Но мы же понимаем, что когда он клал трубку …
— Безусловно. Я просто о том, что надо беречь друг друга.
— Впереди Новый год. Наверняка вся семья соберется…
— Не вся уже, к сожалению… Но да. И еще остались самые верные друзья, да. Они пишут, я отвечаю, что мы, конечно, будем рады. У нас в планах поехать в Санкт-Петербург, я оттуда родом. Виктор очень полюбил этот город, отношения у нас там начались. Вообще, я считаю, это лучший город. Не потому что я там родилась — просто он очень красивый.
— Все это время ты была такая — «большая, смелая, сильная», а с другой стороны — ты же маленькая, как все мы, женщины. Вспомни ощущения первых часов, когда ты увидела Виктора, ты в этот момент почувствовала себя снова маленькой?
— Нет, пока ничего не почувствовала. За эти годы научилась быть очень жесткой. Ужасная вещь, на самом деле. Потому что привыкла, что я одна. Стою вот одна, как солдат с ружьем, никого близко не подпущу. Не дай бог опять причинят моральную травму или гадость какую-то сделают. Просто не подпущу.
:format(webp)/YXJ0aWNsZXMvaW1hZ2UvMjAyMi8xMi9yaWEtODMzOTgwMGxyLmpwZw.webp?w=1920)
Поэтому сейчас телефон его у меня, все звонки и контакты — только через меня. Не надо его ранить! Столько лет в изоляции — надо понимать, что у него сохранилась романтическая наивность…
Он говорит сейчас, например: «Я иду по магазину и хочу обнимать всех, каждого хочу обнять». И эта его открытость и ранимость, в том числе желание добра всем, боюсь, как бы не принесла ему проблем и страданий. У нас людей злых много тоже, к сожалению.
— Я уверена, ты никого не подпустишь.
— Можно не сомневаться.
— Ты сказала, его здоровье испортилось…
— Слушайте, конечно, не на курорте был. Не будем сравнивать системы, но уверяю вас, я там была. Я была в тайской тюрьме. Скажу так: практически сидела вместе с ним. Я была два с половиной года в Таиланде в той тюрьме, ходила везде. Была в США, была в Нью-Йорке, видела, что это такое.
— В США над тобой издевались тюремщики? Морально как-то? А над Виктором?
— Скажем так. Везде — люди, везде присутствует человеческий фактор. Мерзавец везде будет мерзавцем. Было по-разному. Но мое впечатление такое: самое мерзкое и страшное в Америке — женщины-надзиратели. Вот гаже и подлее нет.
Они как раз издевались, да. Черные афроамериканки, женщины латинского происхождения, белых я не видела, честно говоря. В основном это дамы с большим «торсом» такие.
— Как в кино показывают? Как они издевались?
— Это ужасно просто. Проводили предвзятый обыск. То есть если американки просто проходили через рамку металлоискателя, то меня специально обыскивали особенно тщательно: брюки надо снять и так далее. А что, я чем-то отличаюсь? Для них, видимо, да.
Маму, например, заставили белье снять и нательный крестик, потом заставили покупать какие-то другие вещи, сочли, что недопустимо в нашей одежде. Нужно было футболку другого цвета купить. А вот со стороны мужчин — вообще никаких проблем.
К Виктору, как он говорил, с уважением относились всегда. Там в охране люди, которые прошли Афганистан… И они прекрасно понимают, что это такое. Телевизор они не смотрят, понимают, что на CNN врут. Не было преследования по национальному признаку, его там никто не унижал, не оскорблял.
:format(webp)/YXJ0aWNsZXMvaW1hZ2UvMjAyMi8xMi9yaWEtMTA5MTkyMmxyLmpwZw.webp?w=1920)
Он поначалу там многих шокировал. Пел песни и занимался йогой. А йога бывает активная, бывает медитативная, когда человек кричит, смеется, плачет. В качестве эмоциональной разрядки. Все сначала ходили и смотрели на него, как на зверя, — мол, какой-то чокнутый русский песни поет, орет, плачет, смеется, в какой-то позе странной стоит. В общем, вся тюрьма удивлялась. А потом, Виктор говорит, настолько привыкли, что хоть на ушах в камере стой. Никто внимания не обращал.
Потом к нему очередь была, когда многие поняли, что эти его песни и медитации помогают держаться. Когда всем стало понятно, что тем самым он сохраняет крепость духа, здравый смысл в голове, чтобы с ума не сойти от того срока, который ему назначили. Ведь получалось, что он там навсегда. И он стал неким «тюремным гуру».
— Когда вы ездили к нему в США, страха не было, что за вами следят?
— Да это ради бога! Я этого «наелась» и знала, конечно, в Нью-Йорке видела «хвост». Зато знала также, что со мной ничего не случится, я могу болтаться ночью по Нью-Йорку, меня никто не тронет.
— Сколько лет вы с Виктором со дня знакомства?
— Свадьба у нас состоялась в 1991 году. Знакомы мы были год на тот момент.
— Если представить теоретически, что ты могла бы вернуться назад в момент вашего знакомства и сделать иной выбор, всю эту боль не испытывать…
— Я не вижу другой судьбы. Такая мне дана, я прохожу ее вместе с Виктором, рядом. Не вижу смысла что-то менять.
:format(webp)/YXJ0aWNsZXMvaW1hZ2UvMjAyMi8xMi9yaWEtNzY1MzU0bHItMS5qcGc.webp?w=1920)
Единственное, я пришла к выводу, что нужно верить своей интуиции. Бывают такие тончайшие приходы на уровне ощущений, а наш мозг их отвергает. Надо прислушиваться, ловить, осознавать голос интуиции.
Тогда, накануне отъезда Виктора в Бангкок, у меня было ощущение, что больше его не увижу. Вот появилось такое ощущение, хотя раньше никогда не возникало. Будто иголкой укололи, а я отмахнулась. Потом уже вспомнила, что было это ощущение.
— Я уверена: теперь все будет хорошо. Твоя история, думаю, многим поможет поверить, что любовь все-таки есть. Не каждый умеет любить, но любовь есть.
Полную версию разговора с Аллой Бут смотрите на телеканале «360», в 19:00 16 декабря.