Достоевский — гений, написавший Россию
Писатель Беседин: Федор Достоевский вместил в себя все русское многообразие
Девятое февраля — день памяти Федора Михайловича Достоевского. Казалось бы, столько сказано, столько произнесено, уместного и не очень, об этом русском гении. Что тут добавишь? Почему наследие Достоевского даже сквозь века звучит актуально и рельефно, писатель Платон Беседин рассказал в колонке для «360».
Далее — прямая речь.
Артикулировать надо главное: Достоевский и его наследие — подлинно и единственно русское. На 3ападе об этом, к слову, вспоминал и Владимир Путин в недавнем интервью Такеру Карлсону. Любят говорить о том, что Федор Михайлович лучше всех раскрыл русскую душу.
Есть, впрочем, и другая точка зрения — Эдуарда Лимонова, — что Достоевский описывал особую породу людей — достоевцев, а русские так себя не ведут и априори вести не могут.
На самом деле и та и другая точка зрения правильные. Величие Достоевского заключается в том, что он вместил в себя все русское многообразие во всей его сияющей полноте.
Он описал то, какие русские есть, то, какими они могли бы стать, и то, какими они никогда не станут. Федор Михайлович создает многомерное, почти бесконечное русское пространство русских вариантов. Это одновременно описание России реальной и России метафизической, небесной.
Игорь Волгин сказал, что Достоевский — наш русский национальный архетип. И это действительно так, пусть и спорная, на первый взгляд, формулировка.
То, как преломляется, даже изгибается наша русская жизнь сегодня, правоту подобного тезиса лишний раз подтверждает. «Дневник писателя», например, — удивительная по своей пророческой силе вещь, предсказывающая все основные геополитические и политические пути развития мира на ближайшие десятки, а может, и сотни лет.
Хорхе Луис Борхес когда-то, отвечая на вопрос «написана ли книга, в которой есть абсолютно всё?», заявил, что «да, такая книга есть, и это „Братья Карамазовы“». С этим утверждением Великого слепого трудно не согласиться.
Но любопытнее, на самом деле, другое. Ведь если сложить книги Достоевского в одно целое (представим такой странный эксперимент), то мы увидим, что он предсказал едва ли не все сюжеты и направления литературы и, шире, мысли.
К примеру, экзистенциализм вырастает из его легендарных «Записок из подполья». Знаковая американская литература ХХ века берет начало в романе «Преступление и наказание».
Политическая жизнь в России описывается в великом произведении «Бесы», оглушающем тем, как из обычного эпизода социально-политической жизни гений создает универсальную картину искривленного мира.
Или вот когда гремел Солженицын, который чисто внешне наследовал Достоевского, можно и нужно было вспомнить вышеназванный роман Федора Михайловича, а еще, безусловно, его «Записки из Мертвого дома». Вообще, именно благодаря нарративам Достоевского сюжетная литература возвышается над жанром.
Так, например, происходит с отличными книгами Михаила Кербеля. Это уже применительно к современности.
Кербель пишет о мытарствах и похождениях адвоката Марка Рубина — пишет сочно, эффектно, сюжетно, — но благодаря тому, что повествование густо замешивается на ключевых нарративах «Записок», текст становится не только приключенческой, детективной, а во многом уже и экзистенциальной историей.
Похожие истории происходят и с американской остросюжетной классикой в ее лучших образцах; Кербель же проворачивает обратную картину.
Это тот характерный пример, когда личность меняет не только наполнение, но и жанр. Именно так, сквозь года, века действует Федор Достоевский, чье наследие звучит не только современно, актуально (довольно-таки пошлые, пустые слова, на самом деле), но и рельефно и более чем убедительно. Это не о времени, это — о вечном.
Классик дает не просто ответы — он снабжает нас лекарствами, излечивая израненную русскую душу. И пока у нас, в нашей культуре, есть Достоевский, мы всегда будем утешены, защищены и вооружены мудростью, которая очищает душу через страдания.
Да, через страдания, которые и есть причина разума, но очищают.